Читаем без скачивания Райгард. Уж и корона - Александр Ковальский

И еще это половодье! Да он душу продать готов, если у этого буйства стихии исключительно натуральные причины. Он профессионал, он просто шкурой чувствует: не может быть такого. Ну в природе не бывает! Вот только если бы он еще так же профессионально мог сказать, кому под силу устроить подобный катаклизм. Потому что, если опираться на официальные источники, таких сил, как, собственно, и этого явления, просто не существует в этом мире. Грозу еще там накликать, или засуху… но чтобы вот так?!

Пятясь задом и отчаянно матерясь, Яр выволок из сарая древний долбленый челн. Такие Анджей видал только во всякого рода заштатных краеведческих музеях и никогда и помыслить не мог, что придется на них плавать. Если верить местному диалекту, челн назывался «душегубка». Вполне символически.

– Вот, – сказал Яр с вызовом, прищурив серый глаз. – Это к вопросу о саботаже. Не боитесь?

– А есть выбор?

– Вам видней.

– Тогда плывем.

Вербы стояли в воде, все в золотом ореоле цветущих «котиков», и сладкий запах разносился вокруг, кружил голову. Хотелось лечь и закрыть глаза, и чувствовать, как проплывают по лицу легкие тени, и иногда взглядывать сквозь неплотно смеженные веки на высокое, такое яркое небо. Челн, лавируя меж стволами деревьев, покачивался на мелкой волне, Яр греб уверенно и сильно, будто всю жизнь только этим и занимался и ни о какой военной подготовке знать не знал.

Городские окраины скоро остались позади, ивовые заросли тоже, и глазам вдруг открылась широкая гладь разлившейся половодьем реки. Далеко на другом берегу, на горушке, белел колокольнями и горел на солнце крестами костел, смотрелся с обрыва в реку выстроенный в классическом стиле Ликсненский дворец – белые колонны портика, квадратная приземистая башня с круглыми часами в верхнем ярусе, витражные галереи, соединяющие два флигеля с центральным строением.

– Красиво, – вздохнул Анджей.

Яр кивнул.

– Красиво. Только без хозяйского пригляда это великолепие скоро накроется медным тазом. С тех пор, как тамошнего князя, мерзавца высокородного, навы заживо с собой забрали… Витовт Пасюкевич – это он самый, хозяин всех этих красот. Даже и не скажешь «покойный». Собственно говоря, вы все это лучше меня знать должны.

– А вы-то сами откуда такими сведениями располагаете?

– Я историк по образованию. Хотя и занимаюсь не своим делом.

– Понятно, – сказал Анджей только затем, чтоб не молчать. На историка пан Родин был похож примерно так же, как он сам – на прима-балерину императорского театра. Хотя про театр, пожалуй, не стоит…

Они почти подплыли к опорам моста через Ислочь. Лестница, ведущая с берега вверх, на мост, была затоплена почти до половины, на последних ступеньках пристроились с удочками несколько мальчишек с той, деревенской, стороны. Что они рассчитывали тут поймать – одному богу известно. Почти у самого моста, тоже в воде, стояла старая телефонная будка – черный эбонитовый аппарат на столбе под козырьком с облупившейся краской, пучок вырванных проводов торчал наружу, заранее сообщая всякому любителю переговоров о невозможности таковых. К этому-то столбу и была пришвартована лодка. В лодке стояла рыжеволосая девица и, прижав телефонную трубку острым плечом, внимательно слушала. Судя по ее лицу, с ней действительно разговаривали.

– Надо же, – только и присвистнул Анджей. – Стрельникова. Эй, панна Барбара!

– Заткнитесь немедленно, – велел Яр.

Кравиц слабо понимал, почему именно девицу беспокоить не следует, но за долгие годы карьеры собственной интуиции привык доверять. А сейчас эта самая интуиция вопила, как потерпевшая.

У него возникло вдруг стойкое подозрение, что эти двое как-то связаны между собой, причем отношения их далеки от привычного сценария «учитель и ученица», даже если учесть тот смысл, который привыкли вкладывать в эти слова разного рода педагогические тетки и костельные ханжи.

– А если не заткнусь? – поинтересовался Кравиц, глядя на Яра снизу вверх из-под ладони, потому что солнце било в лицо, мешая смотреть. Перед глазами крутились черно-зеленые пятна, и собеседника было не разглядеть.

– У меня, знаете ли, к вашей Стрельниковой интерес. Не пугайтесь, профессиональный. Я бы ее в столицу забрал, она барышня талантливая, а позаботиться о ней некому. Я так слышал, она почти сирота. А вы, как я погляжу, несмотря на вселенское сочувствие, удочерить ее пока не спешите. Или у вас на эту панну какие-то иные планы?

Произнося всю эту ахинею – с расслабленной ленцой столичного хлыща, – Анджей рассчитывал на совершенно однозначную реакцию. Кравиц, в наивности своей, полагал, что вслед за вопросом Яр вполне резонно двинет ему в морду, он ответит, после чего пан преподаватель военной подготовки и ногами накроется, куда ему до профессионалов. А того недолгого времени, пока Яр будет находиться без сознания, Анджею вполне хватит, чтобы выяснить об этом человеке все, что нужно.

Он даже не успел понять, что ошибся. Яр приподнялся со дна лодки, неуловимо быстрым движением перехватил короткое весло, качнулся, пружиня ногами…

Анджей широко взмахнул руками и упал в реку – навзничь, ледяная горько пахнущая вода сомкнулась над ним, стремительно утрачивая коричневато-зеленый цвет, заплывая красным. Истошно закричала где-то очень далеко Варвара.

Он лежал у самой кромки воды, ничком, неловко вывернув голову, во рту стоял мерзкий вкус железа и соли, песок хрустел на зубах и мешал дышать. Острый осколок речной ракушки небольно врезался в щеку – или он просто не чувствовал? потому что по сравнению с той болью, которая была разлита во всем теле, всякая другая казалась смешной и ненастоящей.

Мелкие волны набегали и откатывались, полоскались в потоке длинные ивовые ветки, темные веретенца мальков недвижно висели в прозрачной толще коричневатой речной воды. Потом метнулись быстрой стайкой, вода замутилась от шагов, исчезло белое, покрытое крошечными дюнами речное дно.

– Вам лучше? Пан Кравиц, вы меня слышите? Вы можете говорить? Ну хотя бы рукой шевельните…

Чувствуя, как все обрывается внутри, скручивается в тугой комок и от боли тошнит и темнеет в глазах, он заставил себя перекатиться на спину. На песке, там, где только что была его голова, остались темные пятна.

Варвара Стрельникова, непонятная, не известная науке ведьма, а точнее, даже не ведьма, а черт знает что! – сидела перед ним, поджав под себя ноги. Ветер трепал волосы, и она отводила их от лица ладонью. Анджей смотрел на ее руки – тонкие запястья, ладони в царапинах, острые локти, – на отливающие рыжиной под солнцем пряди волос. Кто сказал, что эта девочка некрасива?

– Бася?.. А… мы где?

– Это Хортиц, – объяснила Варвара. – Такой остров посредине реки. Я бы до другого берега не доплыла, там стремнина, мне с веслами не управиться. А в лодке вам разве поможешь?

– А… что случилось?

Она поежилась. Взлетели под тонким ситцевым платьем худые лопатки, и веснушки, которыми было обсыпано ее лицо, стали еще бледнее.

– Вы повздорили с паном Родиным, и он… в общем, дал вам веслом по голове. У вас опять кровь.

Анджей с усилием поднял руку – она была тяжелая и будто чужая, – осторожно коснулся затылка. Занемевшие пальцы не ощутили ничего, но когда он вновь поднес руку к глазам, на ладони остались липкие и отвратительно яркие под солнцем красные пятна.

– Я сейчас, – сказала Варвара и покраснев, потребовала, чтобы он отвернулся или закрыл глаза, если ему очень больно шевелиться.

Анджей послушно смежил веки. Послышалась возня, шуршание песка, затрещала разрываемая материя, потом донесся плеск волны. На лицо лег мокрый лоскут, пахнущий речной водой. Варвара села рядом, старательно натягивая на колени короткий, неровно оборванный подол платья.

– Прижмите покрепче, чтоб кровь унялась.

Анджей слизнул протекшую к углу рта теплую и солоноватую на вкус каплю.

Никогда и нигде за всю свою карьеру он не слышал ничего подобного. Чтобы ведьма, нава, подследственная, венаторам раны перевязывала?! Не бывает!

Никто из них никогда его не жалел. Как и собратьев по профессии. Наоборот – бывало, и сколько угодно. Чего стоит светило Шеневальдской инквизации герр Штейнер с его знаменитым трактатом «Об истоках и истине навьей сути». Да они его в Нидской академии наизусть главами заучивали, и не столько пользы для и из любви к чистому знанию, сколько из-за красот стиля. «О сударыни мои святые, Екатерина и Маргарита!.. Почему вы не смотрите на меня, почему вы оставили меня?..» И это после завершения процесса, когда в подследственной не то что женщину – живую душу разглядеть сложно. Человек, которому предмет исследований равнодушен, никогда так не скажет. Тем более, о наве.

Но, с другой стороны, и Варвара – не нава.